Валил крупный снег сиреневыми от огней хлопьями, прикрывая колдобины и ямы улицы. От столба к столбу в мартовской мути пьяный мужик тащился, спотыкаясь, домой. В тьмутаракань, где он жил в снятом флигельке, приходилось добираться своим ходом, терпя все тяготы и лишения... И в этот раз, как и в прошлый, Вадим Зайцев, обнимая очередной столб, набирался сил, вслух отрабатывал разговор с женой.

            - Я ей так и скажу: «Натаха, больше в рот не возьму! Всё! Писец! Завязал!

А она: «Ты ж вчера клялся: - Завязал! А сегодня опять отвязался?! Скотина ты, Вадим».

А я ей: «Наташенька, богинюшка ты моя, сегодня решил: - Всё! Завязываю! Клянусь!

Я этого сучару, Фокина, угрохаю. Прибодался: «Вадим, ты что – не мужик? Кто ж так «завязывает»? Надо по-человечески. Я подумаю, а то, может, тоже «завяжу». Так и скажем и «Насосу», и «Квачу», и «Нанюху», что наглухо завязываем, а они как хотят».          Вадим облизал шершавым языком свои обветренные губы, и продолжил:
            - Я, дурак, и послушал его. Ладно, думаю, сто грамм выпью и баста. Скажу всем, что буфет у меня закрывается. Пусть, где хотят устраивают себе гадючник, а я завязываю. А она: «Ага, рассказывай! Тебе сто грамм, как мёртвому припарка. Вон как вонище прёт. Ты каждый день брешешь: - Сто грамм и кружку пива! Давай, давай, бреши дальше». А я: «Наташенька, ну выпили. Я и заявил о своей завязке. У всех шары на лоб полезли, а «Нанюх», скотина, тут же налил по стакану спиртику и говорит: «Заяц, хороший ты был товарищ. Я тебя никогда не забуду. Давай на прощаньице махнём». - Так мне жалко стало «Нанюха», ну и махнули. «Квач» наливает и тоже: - Эх, Вадим, Вадим, как же мы без тебя теперь!? Давай отходную дербалызнем. Пришлось выпить. А тут «Насос», образина хрипатая: «Бог троицу любит, - и слезу смахнул».

            - А она: - «Насос» слезу пустил!? Чё ты брешешь, рожа пьяная?!» А я: - Наташка, не веришь? Падлой буду! А она: - Ты уже давно падло! – и в слёзы.

А я: «Наташ, не мог же я плюнуть в товарищей по работе. Выпили. Ребята пошли на свои рабочие места, а я решил отдохнуть, и чтоб меня никто выпившим не засёк, залез в шкаф, где буфет наш, и вздремнул. И всё бы ничтяк, так этот Писюндра припёрся. В дырочку шкафчика три раза, как условлено: «Ку-ку, ку-ку, ку-ку!»

Я из шкафчика: «Чего министерскому зятю надо? Я в завязке». А он говорит: «Вадим, ты меня уважаешь?»

            - «Ну уважаю».

            - «Я тебя тоже уважаю. И завязать хочу». А сам, сучара, бутылку достаёт из-за пазухи. Позвали товарищей. По новой начали «завязывать». Помню, БФ пили. И нажрались. Через проходную шли на автопилоте. А Писюндру, придурка, на песни потянуло. Его в дежурку охрана забрала. Наверное, чтоб там допел. 

Но, Наташ, сказано - сделано. Завязываю. Заяц трепаться не любит!»
 

Вадим сжал зубы, напрягся и, по заячьи петляя, от столба к столбу дотянул до флигелька. Был поздний час. Стучать не стал. Долго по карманам искал ключ. Ввалился в коридорчик. Раздеваясь, будто в другой мир, заглянул в комнату. 

Наталья, его богиня, лежала на спине, холмы её грудей устало приподымали простынь. Одною рукой она стыдливо прикрывала своё лоно, а другою грудь. Её алые губы трепетали от какого-то тайного волнения, а рядом спал совсем кроха, их сын.

В полной уверенности, что с пьянством завязано, он калачиком свернулся под столом, с головой укрывшись пальто, и отключился. От тепла печи стало душно. Вадим начал бормотать что-то несуразное. Снился ему зелёный змий, влезший в его тело. Он сдавливал желудок, отчего газы, как из выхлопной трубы, оглушали комнату. Змий обкрутился вокруг мочевого пузыря и сжал так, что из него вылилась целая лужа вонючей жидкости. Отчаянно сопротивлялся подступившей к горлу блевотине. Хрипы и рыки разбудили Наталью. Перепуганная, она трясла мужа: «Вадик, тебе плохо? Может скорую вызвать?»

Как очумелый, Вадим вскочил, хряско стукнувшись головой. Не мог понять, почему  он находится под столом, и штаны его мокрые. И почему Наташка с кружкой воды пристаёт к нему и хочет вызывать скорую.

            - Вадик, вылезь из-под стола, - просит Наталья, и тянет его за руку.

Зубы Вадима цокали о кружку. Жадно выпив воды, он вспомнил о вчерашней пьянке. Стало погано на душе, стало жалко Наташку и сына, слёзы выступили на закисших глазах.

            - Наташ, если бы ты знала, как я люблю тебя! Я ради тебя всё сделаю. Хочешь с неба звезду достану?

            - Не надо мне никакой звезды. Ты лучше брось пить.

            - Я? Пить?! Да ты что, Наталья?! Больше ни в жизнь. Ты веришь, Наташенька?

            - Ты не клянись, а просто - не пей. Тогда я и поверю. А сейчас собирайся на работу.

Вадик вылез из-под стола, кое-как обмылся в тазике, взял бутерброд и, несмотря на треск и гул в голове, выскочил в стужу за дверь. Пока добирался до завода, продрог.

На своём рабочем месте, открыв шкафчик для одежды, почувствовал запах солёного огурца, лука и хлеба – остатков вчерашней пьянки. Живая мысль – похмелиться охватила всё существо Вадима. Он из загашника достал только ему известную заначку спирта, перевернул флакон в рот и покончил с головной болью, хрустнув остатком огурца и корочкой хлеба. Как он любил - с сигаретой в зубах, включил свой станок долбёжный. Процес пошёл.

Через час к Вадиму подошли «Насос», «Нанюх» и «Квач». Стоят, курят, молчат. Нарушил молчание «Нанюх»:
            - Вадик, ты ничего не знаешь?

            - А что я должен знать? Я ж вчера сказал, что всё, писец, завязал.

            - Ну и не пей. Это дело твоё. Мы пришли сказать, что Писюндра умер.

            - Как умер?!

            - Шёл домой вчера через парк, упал в лужу, ну и не-то захлебнулся, не-то замёрз.

            - Да-а-а! Вот это Писюндра отмочил,- выключив станок, с чувством произнёс Вадим. - Его же теперь хоронить прийдется. Бабки собрать на участке надо. На венок тоже, от коллектива, и на поминки.

            - Ты же культурно-массовым сектором заведуешь, вот и собирай, а мы всё остальное тебе поможем.

Вадим с печальной вестью пошёл по участку. Известие о смерти вызвало чувство сострадания к покойнику и его семье. Никто не жидился деньгами по такому случаю.

К четверым друзьям прибавился пятый – Витька-сварщик, по кликухе «Шедевра». Это, якобы, он принёс весть о безвременной кончине Писюндра, и взволнован он был не меньше остальных друзей. Деньги собрали, мастер выписал увольнительную, и ребята ринулись за проходную, на остановку трамвая, троллейбуса и автобуса. По пути - «Голубой Дунай», пивнушка в голубой окраске. Тут друзья Писюндры тормознулись. «Нанюх» предложил по кружечке пивка. Никто возражать не стал. «Квач» предупредил:
            - Чокаться не будем, не положено.

            - Не будем! Ну, поехали! – прильнули губами к пивным кружкам, как к райскому источнику. Махом осушили. Закурили. Живительная влага и табачный дым «Примы» вползали внутрь. Никто, конечно, не возражал, когда «Шедевра» поставил на столик ещё по кружке пива и внёс предложение:
            - По граммульке? Я мухой! - и рванул в ближайший ларёк за бутылкой. Не успели и глазом моргнуть - вот и «Шедевра» с «пузырями». «Нанюх» достал в газетке завёрнутую закусь, где были хлебушек, отварная картошечка, сальцо, солёный огурчик и большая луковица. Все почувствовали себя в дружественной обстановке.

Мысль Вадима о том, что он «завязал», как-то не вязалась с ситуацией. Смерть товарища была первопричиной душевного потрясения и отсрочить на один день «завязку» не казалось такой уж страшной. «Днём раньше, днём позже, - думал Вадим, - не так уж важно. Главное – установить меру и не нажраться».

«Пузыри» развязали языки. «Насос» начал говорить:
            - Завязывать надо с умом. Не сразу. Постепенно. Вот как Вадик.

            - Вадик - молодец! – поддержал «Квач». Да и все остальные. Вадиму это было приятно слышать. И поэтому он, чувствуя в себе трезвость, предложил выпить на помин души.

«Шедевра» то и дело из карманов доставал «пузыри» и наливал. Все с душой говорили об усопшем товарище. О том, как он трепался, что охмуривал дочку министра сельского хозяйства в Пицунде, а в Гаграх его затаскала по ресторанам дочка министра рыбной промышленности, за что и окрестили Писюндра «министерским зятем».

Долго ещё вспоминали. Долго ещё и пили. Разошлись поздно вечером.

Вадиму пришлось долго обьяснять Наталье причины своей нетрезвости. Она «вошла в положение», и он заверив её, что это в последний раз, уснул, едва коснувшись головой подушки на диванчике. Снился Писюндра в луже. Снились черти, корчящие рожи. Мучал сушняк во рту и горле. Кое-как дотянул до утра. По сигналу будильника вскочил. Плеснул холодной водой в заросшую щетину лица, схватил «тормозок» в газете завёрнутый Натальей, и, как и вчера, погнал на работу.

И, может быть, Вадим и «завязал» бы сегодня, но случилось непредвиденное – Писюндра явился на работу! Он стоял в окружении рабочих и работниц участка и уверял, что он живой! И что про их деньги ничего не знает. А «Нанюху», «Квачу», «Зайцу» и «Шедевре» набьёт морды...