В раздолье степей Приазовья, где Савкина речка бежит, жить было не скучно, потому что в маленьком хуторе все один другого поедом ели, избрехались, и несли друг на друга всякую всячину.
 
     Рассказывал мне Жорка Будник, тот, что «румынский шпион» по предыдущим моим «минироманам», последние новости хутора:
    - А дядько Федька - так самый стервозный колхозный сексот, хоть он и твой дядько... Ну вот послушай,  - говорит мне Жорка при встрече на базаре в Азове, где он продавал с десятка два перепелят и двух нутрий, а я с матерью оказались там для каких-то покупок:
           
    - Иду босяком по тэплой дорижки по над хутором та радуюсь. То на нэбо полюбуюсь, а трохы глаза долу и бачу лис, як громада стоить, то прэдставлю як у  панскый роднык  губамы  прыльну. Хорошо  на души!
    А тут навстричу дядька Хвэдька. Я так зразу и подумав, шо цэ нэ к добру.  Луче бы чёрна кишка дорогу мини пэрэбигла, а нэ вин встритывся. Як у воду глядив. Чую:
    - Здоров, Жорка. А чёго у тэбэ сёдня глаза бигають туды-сюды? Ты шось украв, мабудь?
    - Дядько Фэдька, та вы шо? Я тилько с хаты выйшов... Тай шо у хутори украсты можно? Усэ у людэй повыгрибалы под митлу у «закрома Родины», як кажуть ти хто забира. Жрать, окромя бурякив, та капусты нычого ныма. Шо красты? Так шо вы, дядько Хвэдька, нэ на того напалы. Чистый я, як  голый и босый. Ны у пузи ны у голови нычого нэма. Так шо прощувайтэ.
    - Жорка, а як шо було б шо украсты, та зъисты, украв бы?
    - Жрать так хочицся, так, мабудь, и украв бы в колхози шо нэбудь.
    - Во-во! Ото у тэбэ и глаза бигають. Як собака, всэ вынюхуешь, шоб из закрома Родины украсты. Посажать вас, гадив, усих надо...
 
    -...Ты, Миша, не обижайся.  Твоего дядьку як тилько зэмля носэ?! Ведь сам, паразит, вытворя такэ, шо его давно на Колыму отправыть надо, а вин у почёти у начальства ходэ.
Воны с дядькой Ларыком, Вовкыным и Колькыным батьком, та ты помнышь, вин ветиринаром у нас в колхози, нажралысь у стельку. Идуть по хутору.  А за нымы глаза от двора к двору через плэтни. И шо бабы бачуть?
    Захотив твий дядько  поссять, а матню расстегнуть сам не можэ, и просэ:
    - Ларык, помогы.
Дядько Ларык потянувся рукой до его матни, но попав у карман и вытянув оттиль  огурець.
Як глянув - испугався, та и говорэ:
    - Х-х-вёдор, я нэ хотив, но вот бачишь – одирвав  твое хозяйство, - и показывает ему огурец.
А дядька Федька смотрел-смотрел, да и говорит:
    - То-то я чуствую: кров по ногам так и хлыще!
 И им нычего. Як с гусэй вода!

    Сам чув, колы вин расскзува, як у Ростови вин у уборну  городску  ходыв на якойся «Газетной» вулыци:
    - Я на базари, як распродався, трохы выпыв з одной дамочкой.  В уборну мини захотилось. Бигав, бигав, чуть в штаны нэ наложив, пока  ихнюю уборну найшов. А там таки прыспособы для срання, «торчкамы»называються, и двэри  нэ закрываються. Уси на выду и друг за другом наблюдають. Прыглядуваються шоб шо нэбудь украсты. Рассупонывся я вэсь, усився на той «торчок», рукой карман, дэ гроши, дэржу, тай дуться начав. Дуюсь так, шо вдруг тэмно в глазах зробылось. Я испужався, та як заору: «А-а-а-а!!!»
    - Ты чего, мужик, орёшь, - говорэ  дамочка, шо там дижурэ, и включила свет.
    А я ей и кажу:
    - А, цэ просто свит, а я думав, у мэнэ глаза полопалысь.
Ну якый же вин после цёго член партии? Вин со своим членством уже усим плешь проив.
     Вальку Токманьшу чуть, дурак, у лагерь нэ отправыв.
    - За что? – спрашиваю я.
    - Прыйшёв на МТФ, и начав дивкам про свое членство у партии талдоныть, и о знамости женщины у колхозном строительстве. Ты, Мишка, тилько послухай шо вин мэлэ:
    - ГовОрю вам як знаток женщин:
    - Если у женщины при хотьби голова наклоном трохы  влево – значит у неи еэ любовнык. Если у женщины при хотьби голова наклоном трохы  вправо – значит у неи... тоже еэ любовнык.
И вообще, если у женщины еэ голова – у неи всигда будеэ любовнык!  
А потом до Валькы прыстав:
    - Валька, у менэ стоить вопрос...
А она:
    - А у менэ чешется ответ...
    - Валька, по честности скажи, ты хотила бы быть мущиной?
А она к нему – шасть в матню под трусы. И говорэ:
    - Волосся на мисти. А дэ всэ остальнэ?  Хвёдор Алексеич?! Вы баба?
Вин як взбесывся!
    - Ты шо, сучка, на члена партии гавкаешь?! Да я тебэ ...  - И побиг.
Прыбиг домой с пеной на губах, да жене своей, тётке Любке:
    - Любка, ты чим мини бородавкы выводыла?
    - Молочаём. А шо?
    - Так у мэнэ  и туточка отпало, - и он схватился за матню.
А тётка Любка :
    - А я тиби всигда казала, шо у тэбэ там бородавка манэнька.
    - А! – кричит дядька Хвэдька, - и ты туда же?! – посажаю вас обоих, лахудры прокляти! На члена, на члена партии такэ казать! Посажаю!  
    
    А недавно у дядьки Федьки с тёткой Любкой бой быков был.
    - Подрались, что-ли?
    - Гдэсь ничь шлявся дядько Хвэдька. Вынюхував, наверно, кого-то, всё своё дурацкое досье пополня, сексот несчастный. Заявывся домой утром, а тётка Любка:
    - Дэ був?
А вин:
    - Я вольный казак, де хочу, там и гуляю!
Тётка Любка после этого куда-то завиялась аж на четверо суток. Наверно, до родичей в Цыганкы пишла. А колы вэрнулась, дядька Хвэдька:
    - Дэ була, шалава?
А вона ёму у отвит:
    - Я поднэвольна  казачка, колы отпустылы, тоди и прышла!
И пишло!
    - Ты опять за свое взялась?! Всэ ныяк нэ нагуляишься.
    - А ты?! Ты забув як мы ходылы в гости к кумовьям?
Мало того, что ты ужрався вмисти с кумой, як свыня, ты ще уснув прям за столом, храпив, як сывый мерин и обоссявся.
    - А ты? А ты с кумом... Ты думаешь я нэ знаю?...Вси в хутори кажуть:
«То нэ кума, шо под кумом нэ була», так шо ты помалкувай.
    - А шо нам оставалось делать?! Я бильше тебэ с собою брать в гости нэ буду.  Стыдобища с тобой одна. Кум - стойкый мужик, а ты... кутель-макуль якыйся.
    Дядьку Хвэдьку чуть кондрашка нэ хватыла!
    - Ты, ... ты ... на члена партии з войны!.... За оскорбление привлеку по статье, як врага народа. Зараза, -  Вин хлопнув  калиткой и ушёв со двора куды ногы понэслы ... , к бывшей любовници, тётки Лушки...

    Жорку было не остановить. Его понесло.
    - Земеля, - говорю я ему, - идти мне надо. В другой раз расскажешь.
Мы пожали друг другу руки и разошлись.
 
    Зная своего дядьку, мне не стоило труда продолжить повествование его прихода к бывшей любовнице, но в «переводе» его говора.
     У той день рождения был. Отмечали  пятидесятилетие.
Дядьк Федька поднимает рюмку и говорит:
    - Я пью нэ за твои 50, колы ты сичас кысла, як щи кацапски. И нэ за твои сорок, колы ты була крипка, як коньяк. И нэ за твои  трыдцать, колы ты була игруча, як шампанскэ. Я пью за твои двадцать, колы ты була, як пэрсик.
А тётка Лушка берёт рюмку и отвечает:
    - Я пью не за свои 20, когда была, как персик, но тебе досталась надкусанной, и не за свои 30, когда я была игривая, как шампанское, но ты пил лишь одну пену, и не за свои 40, когда я была крепка, как коньяк, но ты распивал его на троих с дружками. Я пью за свои 50, когда я сейчас кислая, как щи, а ты рад бы похлебать, да нечем».
    Все гости начали хохотать и просить дядьку Федьку почитать свои стихи.
Он вытащил из-за пазухи затёртую тетрадку и начал:
 «Шёв я лисом, бачив чудо:
Крокодыл дэрэ вэрблюда.
Я крычу ему: «Нахал!»
Вин мни хреном помахав!»

«Иду я по бэрэгу Панской,
И чую - зовэ Водяный:
«Художнык, художнык, художнык молодой,
Нарысуй мни бабу с рыжею ....ой!»

 «А на толоки:  шпокы-покы!
Пацаны пыкамы сталы воювать,
А потом раздумалы,
Сталы  див е...ь!»

    - Фёдор, - ржали все гости и именинница, - ты настоящий Пушкин!
А ну ещё выдай!
    - У мэнэ нэ заржавие! – кричит Дядька Федька, и в голос частушку выдал:

«Побачив в мори красный буй,
Поплыв до ёго якыйся ..й,
А с бэрэга на это глядя,
Смиялысь дви грудастих бл..ди!».

    Именинница застолью поддала жару, выдав своё, сокровенное, бабье:

 «Я дала интеллигенту
Прямо на заваленке,
Девки, пенис – это .уй,
Тилькы очень маленькый!»

Будто соревнование на именинах устроили мужики и бабы. Отчебучивали такие перлы юмора, и откровений, что забыть то невозможно.   
    Пили самогонку за здоровье и честь именинницы.
Вспоминали минушие дни. Вспоминали войны лихолетье, всю тяжесть проклятой войны. И когда тётка Лукерья, это бывшее чудо красы, встряхнув свои косы златые, запела, над хутором, будто зарёю, явились Весна и Цветы:

 «Не жалею не о чём, не плачу.
Жизнь моя! Иль ты приснилась мне...

Все подхватили:         

Будто я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне...»

    Под песню дядька Федька плакал. То ли от нанесённых ему оскорблений по поводу его «членства», то ли от тоски по любви, минувшей его, то ли ещё от чего, но плакал.
    А когда через пол-года он тихо скончался, и его похоронили на хуторском кладбище, утопающем в кущах дерев и цветов, хуторяне поставили ему крест с надписью:
            «Упокой душу его, Господи».