Окончив сельхозтехникум, Павел Посик по распределению был направлен на работу в одну из деревушек Беловежской Пущи, где все женского пола - «лесные колдуньи». Они сразу же «захороводили» Пашу. И через неделю его пребывания в Пуще, о нём пошла молва, что он родился с поросячьим хвостиком. И что он не ветеринар, а ведун. Все говорили, что он знает заговор, от которого оводы и мухи подыхали и падали с  коров, стоило ему только пошевелить губами. А ещё говорили, что там, где Посик помочился под кустом, девки раздевались наголо и извивались в вакхических танцах. И много ещё всякого говорили. Паша, двадцатилетний парень из города, был на вес золота у всех «колдуний» лесной деревушки в краю болот и белых аистов.
Но всех обставила, и «захомутала» Посика дочка пчеловода, Зиночка Кабарга. Она с детства ещё отличалась капризным, своенравным и настойчивым характером, вертела, как хотела, и папой и мамой, которые исполняли все её прихоти. Она рано перешла ту пору, когда девушки превращаются в женщин, что обыкновенно случается с ними лет в девятнадцать, в двадцать или около этого.
    - Мёд сладок, - говорила Зиночка, - я его ещё вчера лизнула! – и раскатисто смеялась.  
В Зиночке загорелось Евино любопытство увидеть поросячий хвостик Паши, ради чего она умастила себя колдовским снадобьем, от которого крыша едет у мужиков, и лишила Посика девственности, которой он страдал, стыдясь своего мужского достоинства. Удовлетворив любопытство, она разнесла по Пуще:
    - У Паши не поросячий хвостик, а кабанячий струй! Настоящий буравчик! Крученный и долгий. И не сзади, а спереди! Вот так-то, перезрелки!
    - Ты погоди радоваться, - те ей в ответ, - вот народятся дети с поросячьими хвостиками, не так заскулишь, коза безрогая. Это по наследству передаётся.
Как в воду глядели! Родился мальчик, с поросячьим хвостиком. Но спереди!
    - Вот вам, калоши рваные, нате выкусите, - ликовала Зиночка, - протягивая сразу две дули завидующим перезрелым «колдуньям», которые начали охмуривать Пашу.
    - Дура я набитая! Зачем про струй растрепелась? Они, козы кабарговые, теперь не отстанут, за Пашей бегать будут повсюду, где он струю свою под куст пустит.
Зиночка почувствовала – запахло горелым. Надо было бежать из опасной глуши.

А тут и случай! – Павел Посик был призван на сверхсрочную службу! С присвоением звания «младший сержант», отправкой вместе с женой и сыном в ГСВГ для служения.
По приезду Зиночка немедленно перезнакомилась со всеми женщинами батальона и те присвоили ей женское звание «тарахтелка».
Дали Посикам комнатушку в ДОСе, где проживали ещё три семьи, имея общий коридор, общую кухню и общий туалет, совмещённый с ванной. Газовая печь на кухне была одна, и почему-то имела три горелки. Зато на четыре семьи было бесчисленное множество тараканов-пруссаков, которые хрустели под ногами тех, кто отважился зайти на кухню первым. Конечно же, всегда первой была Светлана Петровна, подававшая пример служения мужу более молодым: Зиночке, Верочке и Любочке. Зиночка страсть как боялась пруссаков и поэтому валялась в постели с сыном Серёжкой почти до обеда.
Так как ей места на печке не хватало, а Паша вот-вот придёт на обед, она, бегая в халатике на одну пуговичку по расчищенному от тараканов полу кухни, тарахтела:
    - Девоньки! Кто тут что готовит? Светлана Петровна, вы борщец варите?! Пожалуйста, и мне мисочку для Паши. Ой-ёй-ёй! Да у вас и котлеты уже готовы! Какая вы молодец! Штучки три-четыре можете выделить? Вот спасибочко! А у вас, девки, вкусненькое что?
Как я рада, что у меня такие соседи! – и тарахтела, тарахтела без остановки, пока таскала с кухни в свою комнату, то, чем поделились понимающие соседи. Обед был обеспечен. Откуда ж Паше знать, чьи руки его готовили? После сытного обеда Посики отдыхали. За дверью их комнаты начиналась какая-то дьявольская возня. Что-то кувыркалось, падало, при этом Зиночка визжала, хохотала и всё это разносилось по коммунальной квартире и за пределами.
Напротив был другой «дурдом», т.е. такая же коммуналка, где жило семейство Слоновых, он и она и двое их детей, этакие братики-акробатики годика по три-четыре, а так же Дорячёвы и Недолезовы, бездетные из материальных соображений. Младший сержант сверхсрочной службы Слонов Владимир был видный мужчина килограмм на сто пятьдесят. "Слониха" тянула тоже где-то под сто. Детки были махонькие, не в папу с мамой.  Прям-таки не верилось, что это дети тяжеловесов.

 ...Зиночка, проводив после отдыха мужа, начинала готовить традиционный ужин – гороховое пюре со свиной ножкой, приговаривая: - Ах, как Паша любит! Ах, как любит!..
Когда Зиночка готовила иное блюдо, никто не видел. Зато как уплетала колбасу, в отсутствие Паши, видели. Натрескашись колбасы, поставив свиную ножку и горох на печь, Зиночка бежала к "Слонихе" и там они шушукались напару, сведя до кучи детей.
А как-то, когда маленькие "Слончики" спали, мама "Слониха" прибежала к Зиночке и они чуть заболтались. Когда же вернулась домой, то детей своих она не увидела. Они пропали. Обезумевшая мать обыскала все углы – нет детей! Перерыла все шкафы – нет детей! Она в рёв. Прибежала перепуганная Зинка. Они ринулись на чердак, куда вела лестница и где развешивалось для сушки бельё, и вялилась рыба, но и там детей не обнаружили. Надо было немедленно сообщить дежурному по части. ЧП – пропали дети! Может, дети уже в ФРГ! Тут же рядом! Или потопили в Хафеле! Вокруг дремучие леса!  Утопили же в болоте лейтенантика из артполка! А из рембата солдатику живот  распороли, набили яблоками! Да мало ли что? Надо сообщать. Зинка и рванула напрямки через персиковый сад, некогда усадьбы Геринга, где теперь располагался дом престарелых нацистов, судя по их годам и ненависти в глазах из огромных окон.
Батальон был поднят по тревоге. Осталось вскрыть пакет с предписанием действий в таком случае. Но, слава богу, до этого не дошло. Слонят нашла Светлана Петровна. Они мирно спали, прижавшись по братски друг к другу, в солдатской тумбочке, что стояла в коридоре меж коммуналками. На радостях, папа Слонов ужрался «У Курта» и его приволокли домой полуживого.
У "Слонихи" «скатилась со счастья возжа», - как у Есенина, - уже давно и она поделилась с Зиночкой своей бедой:
    - Ты знаешь, Зин, не знаю как и сказать.
    - Как есть, так и говори. Всё останется между нами девочками, как говорится.
    - Вот я слышу как вы с Пашей любитесь каждый день и ночь, у меня сердце заходится.
У нас с Слоновым давно уж нет ничего подобного, а хочется. Страсть как хочется.
    - Так в чём же дело?
    - Я ему говорю: «Володь, давай как Паша с Зинкой». А этот хряк знаешь что говорит? У тебя между ног протухшей рыбой воняет. Вот у меня на тебя и не стоит.
    - Да ты что!? Так и говорит, «протухшей рыбой»? Я этого паразита так укручу, что он тебя залюбит аж по самое тридцать первое число. У нас в Пуще присушить мужика, что два пальца обписять. Потерпи немножко.
И Зиночка принялась за присушку.
    Надо было срочно раздобыть мускус – пахучее вещество, которое подымает и терзает плоть мужскую, отчего тот перестаёт чувствовать дурные запахи, а лезет напролом на женщину, как кот на валерьянку. Тогда ещё ни о какой «Виагре» не знали, а мошусом кабарожьим пользовались богатенькие дамы и «лесные колдуньи», из которых была и Зиночка Посик, в девичестве Кабарга. Остальные о чудодейственной силе мускуса и слыхом не слыхивали. Гарнизонные женщины, голодны без секса из-за постоянного пьянства мужей, даже не догадывались, что избавление от мучений рядом. Совсем рядом! Ходит вольно по гарнизону! Дружит со всем личным составом! И пожирает сигареты «Охотничьи» из их рук, доводя себя до безумия, а их до коликов в животе от смеха. То был косачёк, кабарговый козёл, по кличке Борька. Безмерное пожирание табака сделало его наркоманом. Нажравшись табаку, Борька чуманел в кустах, неподалёку от солдатской столовой, у реки, таинственного Хафеля, из глубин которого выделялись маслянистые пузыри. Говорили, что пузыри те из затопленного завода по ремонту самолётов. Может и правда, во время войны многое взрывали, сжигали, травили или топили не только немцы. Место то было опасным, если войти в воду, можно было булькнуть в пузырях и исчезнуть в таинственных лабиринтах затопленного завода, на что никто не решался, даже по сильной пьяни. Редко кто ходил по тем куширям. А Борька скрывался в тех краях от неисчислимого роя мух у столовой, поджидая, когда загремят подковы по булыжной дороге солдат, идущих, как они говорили, «на хавку». Борька с больной головой шёл на свою «хавку травки».
Пожевав несколько пачек «Охотничьих», он терял всякое козлинное достоинство и позволял делать с ним старшим братьям по разуму - солдатам всё, что им заблагорассудится. Кто чесал ему бока, кто подбрюшье, а некоторые хохмачи Борьке возбуждали детородный орган. Орали на разные голоса: «Борька, а ну давай пфик-пфик! Давай, давай! Пфик-пфик! Пфик-пфик!» Борькин орган выбрасывал струю. Хохот был страшный. Так хохотать может только солдат армии, где всякий сброд с аулов, улусов, кишлаков, яранг, кибиток и прочих мест полудиких граждан Советского Союза. А о мошусе, разумеется, никто из них ничего не знал. Они не знали, а Зиночка-то знала! А тут подруге помочь надо. Вот и говорит она:
    - Пашенька, голубчик, просьбочка у меня есть.
    - Зинчик, ты ж знаешь, что я для тебя всё сделаю.
    - Пашуня, надо у Борьки мошус взять.
    - Какой ещё такой «мошус»?!
    - Ну кабарожью струю. Она ещё мускусом называется. Вещество такое пахучее.
    - Это малофья, что-ли?
    - Паш, это по вашему малофья, а по нашему – мускус. Он в подбрюшной сумочке у Борьки хранится.
    - Нахрен тебе борькина малофья? Ты мою в мусорку выбрасываешь с презервативами, а тут козлинную тебе подавай. Зин, что ты задумала?
    - Дурачок ты, Паша. У Борьки струя лечебная.
    - А какою болячку ты подхватила? И где? Ты же целыми днями дома сидишь. Или у Елонихи чаи гоняете.
    - Нигде и ничего я пока не подхватила, но мне надо, Пашенька. Сделай, пожалуйста.
Паша заступил в наряд. Дежурным по столовой. Слонялся по столовой, терзаясь в предположениях насчёт Зинкиной просьбы. «Ладно, - решил он, - принесу я ей малофью, а там дознаюсь что она с ней делать будет». Взял солдатский котелок, две пачки «Охотничьих» сигарет и пошёл по берегу Хафеля в поисках Борьки. Закурил. Позвал: «Борь, Борь, Борь». Тот, учуяв сигаретный дымок, вышел из зарослей прям на пригорочек, где стоял под берёзкой Посик. Без боязни подошёл к нему и ткнулся мордочкой в карман брюк Паши, требуя табачку. Начал жевать. Паша давал ему по одной, по две, приговаривая: «Боренька, Боренька», сам, поглаживая ему бока и подбираясь к подбрюшью, присел на корточки, и только лишь трясущейся рукой дотронулся до козлинного органа, получил страшный удар между глаз, прямо в лоб, и покатился с крутого бережка в Хафель с его маслянистыми пузырями.

Пашу спасли два солдата с полковой свинофермы. Они бросили ему верёвку и вытащили. У Паши было сотрясение мозга, из носа шла кровь, распухающий лоб и багровеющяя синева вокруг перепуганных глаз.
    - Шо вы з Борькою нэ подилылы, товарыщ младшый сиржант? За шо цэ вин вас размулював?
    - Табаку помалу давал. Он же, скотина безрогая, привык пачками жрать, а я ему по сигаретке. Вот он сбесился.
    - Вам бы в санчасть, - вытирая ему кровь, говорил солдатик.
Кое-как Паша донёс наряд, скрываясь от глаз солдатских. Кустами добрался до дома и предстал пред ясные очи Зиночки. Та чуть в обморок не брякнулась:
    - Паша, родненький, что это с тобой?
    - Что, что? – не видишь что. Харю мне всю Борька расквасил.
    - Как, Пашенька? Он напал на тебя? И почему ты весь мокрый и в мазуте?
    - Ага, напал! Я его, паразита, только за хер взял, а он башкой своею умандячил мне прям вот сюда, - и Паша указал пальцем. - Я, как курва с котелком, и покатился в Хафель. Погиб бы, еслиб не солдатики со свинофермы.
    - Зачем же ты Борьку за хер брал? – Вопрошала Зиночка.
    - Зачем, зачем? Малофью хотел получить. Ты же просила: «Надо, надо. Я же женщина», - кривясь от боли в переносье и голове, говорил Паша. - Вот я и полез. Не успел котелок подставить, а он, козёл безрогий, вон чё наделал. Как я теперь в части покажусь? И что я говорить буду? Начнут же допытываться: «Зачем Борьку дрочил?» Зин, ну чё делать будем?
    - Я скажу Лысякову, что у тебя гемморой и ты ходить не можешь.
На том и порешили.
    - А как же с малофьёй? Ты ж говорила, что срочно надо.
    - Натреплю что-нибудь Юрке Лепилкину, он и принесёт.

Так она и сделала. Играя колдовски глазками, кокетничала:
    - Юрочек, просьбочка у меня к тебе. Магарычёвое дело.
    - За магар, с большим и толстым удовольствием, - ещё не зная что надо, выразил готовность Лепилкин.
    - Ты же охотник?
    - Само собой, - клюнул Юрок.
    - А раз охотник, то что такое мошус, знаешь.
    - Само собой, - подтвердил Юрочек, не имея ни малейшего представления о мошусе. - Когда надо? Хошь, сегодня принесу? Только чтоб магар сходу. Дашь на дашь, Зинка. А то я вас баб знаю.
    - Что ты, Юрочка, у меня без обману.
    - А сколько надо? – спросил он.
    - Да хотя бы одну порцию.
    - Я за магар сколько хошь принесу.
Пришёл Юрка Лепилкин на свиноферму и говорит такому же, как сам, сверхсрочнику:
    - Мошус надо, - и подал ему тёмного стекла флакончик, что Зиночка дала.
 Завсвинофермой с удивлением посмотрел на Лепилкина и хотел спросить, зачем это ему, но Юрец уже достал бутылку шнапса и вопрос отпал. Завсвин позвал солдатика:
    - Петька, напузырь мочи кабанячей в этот флакончик. Живо!
Петька мухой слетал в загон к племенному хряку, наполнил флакончик и доставил командирам:
    - Вот, как вы приказали.
Вечером договаривающиеся стороны сотворили «дашь на дашь». Зиночка уединилась с Елонихой, дала ей флакончик, наставляя:
    - Хорошенько умасти всё от пупа и ниже. Особенно губы и ляжки. Ты умастись перед ужином, да покрутись перед Елоном то передом, то задом перед его носом. Тайка, ты по морде его увидишь, что он борзеет. Вот тут то ты и в люлечку с ним! Вас до утра не расцепишь!
Таиса, заскочив в туалет, раскрыла драгоценный флакончик, и умастила всё, как научала Зинка. Сняв трусики и лифчик, вырядилась в китайский халатик, купленный специально для соблазнения, и быстренько поставила на стол ужин. Было тут всё соблазнительное: и пельмени, и грибочки солёные, всё самой хозяйкой приготовленное, и шнапса бутылочка из холодильничка. Таиса крутилась перед Володькой, и тот подшмыгивал носом, то и дело хватаясь за нос пальцами, будто его там щекотило.
    - Кажется Вовчик ерепениться начал, - радовалась "Слониха". – За нос хватается! Ну и Зинка! Настоящая колдунья! Попрошу, пусть ещё принесёт.  
Допив и доев, улеглись в супружескою солдатскую койку. Сразу же Володька улёгся зубами к стенке и засопел.
    - Вовчик, ты что уже спишь? – чувствуя что-то неладное, спросила Таиса.        
    - Не могу уснуть. Что-то мне не по-себе.
    - Вовчик, а что ты чувствуешь? Может, у тебя жар?
    - Да нет. Меня воротит. То всегда только тухлой рыбой воняло, а теперь ещё и мочой хряка. Разве ты не слышишь?
У Таисы сердце оборвалось. Но оскорбления не снесла, и злобно огрызнулась:
    - Это ты хряком воняешь, колода безчувственная!
Поднялась, села, опустив ноги с койки, и по-бабьи заплакала.

Утром, когда мужья ушли на службу, Зинка прибежала к подруге.
    - Ну как?! Как мошус? – тараторила Зинка.
    - А ты сама намажься этой пакостью. А потом мне расскажешь, как ночь прошла. Пойду я лучше помоюсь, а то и правда хряком воняю. Тарахтелка ты, Зинка, а не колдунья.