Антон Чухмарь, возвернувшись из города, куда ездил на базар, рассказывал хуторянам, смакуя махру козьей ножки:
    - Щастлыви люды живуть в городи! В магазинах чого тилько нэма! Ковбасы якись «Хряковски», сыры «Пешидраньски» та «Голаньски», канафэты, шоколады, хурьма, кышмыш, усякый шурум-бурум с Кавказу та с Азии. Та цэ шо! А культура яка! Прямо посэрэд городу, на «Газетном» закоулку можно до витру сходыть! Тама у подвали е уборна така. Народу кублыться в очириди тьма, як буддто усим зразу приспичило. На двэрях таблычка, а на нэй напысано:
    - Герои Советского Союза, Герои Труда, Кавалеры Славы и Депутаты - бесплатно. Участникам войны, партизанского движенья, подполья и всем остальным - платно. Женщинам и малим дитям - в порядке общей очереди.
А шоб порядок був, тама два милицинера на двэрях стоять. Документы проверяють.
А по другу сторону от уборной стоит милицейска «кутузка» и туды афиристив усяких сажають до выяснения личности.
    - Антон, шо ты брэшешь! Яки у уборной афиристы? - раздались голоса.
    - А сами шо ни на е настоящи! Одын так рвався в уборну и крычав на усю очиредь , шо вин «Кавалер», а документов у ёго нэ оказалось. Хто ж вин?! Афирист!
А одна баба крычала, шо вона «Мать-Героиня», а дитей з нэю нэ оказалось! Хто ж вона!?Афиристка! В кутузку еи, заразу! Из-за таких скилько ж людэй в штаны наложило!
Рассказ Антона запал в душу не одному хуторянину. Кто ж не хотел увидеть, «як люды живуть»?

Однажды в «студённую зимнюю пору», поприкинув шансы-балансы, колхозные труженники, снарядились оклунками, и - «до базарю», в райцентр. Там и торговали. Но двое, Фёдор и Петро, грея за пазухой мечту увидеть «як люды живуть», решились побывать в областном городе, увидеть своими глазами, и, если Антон что сбрехал, «причесать его и в хвост и в гриву» перед всеми хуторянами.
На «Старом базаре» распродались они быстренько. Там же народу, как звёзд на небе!
    - Бачишь, Пэтро, яки деньжищи у людэй? Всэ хапають, хапають! Нэяк нэ нахапаються.
Пока распродавали мужики сало, битую птицу и прочий первозданный харч, их подпёрло. Они попытались приткнуться за угол какого-то ларька для справления нужды, но не тут-то было! Бабы-продавщицы укрыли их таким «мокрым рядном», что у тех волос на всём теле дыбом встал.
    - Дамочки, - смущаясь, залепетал Фёдор, - а шо ж нам робыть? Спасу нет, як припэрло.
    - Что делать, что делать? Пердеть да бегать! Бегите на «Газетный». Там и сральня, и ссальня, и газеты, и вусё, что хочешь!
    - А дэ цэ то е?
Продавщицы уточнили:
    - Идите на хер, пока рёбра целы.
Пришлось спрашивать у всех базарных людей. А те показывали руками в разные стороны.
Кое-как выбрались за ворота. Но и там народу тьма. Торгуют, кто с газетки, расстеленной на земле, кто с ящичка, а кто прямо из сумки. Трамвай, как бронепоезд, грохочет и дзинькает беспрестанно. Соборный колокол бухает. Жизнь кипит! Потребность в уборной нарастает, а спрашивать про уборную как-то неудобно.
    - Люды, де тут газеты выдають? - спрашивают скромно Фёдор и Петро.
    - Вон видите «Союзпечать»? Там газет, хоть жопой ешь, - подсказала культурная с виду дамочка, продающая трёх котят в коробке из под туфлей.
Петро сунул голову в окошко «Союзпечати». За столиком сидела дебёлая женщина с волосами пшеничного цвета, собранными копёнкой на макушке, отчего голова её напоминала огородное пугало, и лишь накрашенные бурачной помадой губы, да синь вокруг глаз подвтерждали её женскую природу. К ней Пётр и обратился с надеждой:
    - Дамочка, нам бы в вашу... уборную. Терпежу больше нету. Я вам заплачу.
У дамочки глаза округлились, щёки налились гранатовым цветом. Пётр никак не ожидал такой перемены в ней.
    - Ах ты ж, гад ползучий, - рявкнула дамочка, и её пятерня, ухватив Петра за нос, вытолкнула его голову из окошка «Союзпечати».
Пётр растерянно блымал глазами, из которых ещё сыпались искры. На какой -то миг смешалась потребность в испражнении и унижение мужской чести бабой из ларька.
Когда искры из глаз стали реже, он почувствовал что-то вохкое в штанах и подозрительный запах.
    - Э-э-х, - затосковало сердце, - хорошо в краю родном, пахнет сеном и говном, сядешь срать - хрен травку щипе, жопа нюхае цветы, … А тут усё чужое. И уси чужи. И куда притулиться со своей нуждой?
Стоял, сжав ноги, боясь шевельнуться. А тут какя-то девочка подошла и говорит:
    - Дядя, я могу вам помочь.
    - Чем же ты, девочка, можешь помочь при моей нужде?
    - Я уже большая девочка. Помогу. Только вы мне на мороженое дайте.
    - Девочка, тилько мы вдвох, - говорит Пётр, - вот ще дядько Фёдор.
    - Тогда на два мороженых. Троячок давайте и пошли.
     - Пришлось раскошелиться, - рассказывал дальше дядько Федька. - Повела вона нас по якойсь улыци Станиславского, де люды тряпкамы торгують, гвоздямы, гайкамы и усякым жилизом. А на воротях в дворы мелом понапысано: «Во дворе уборной нет».
Я и думаю, завэдэ це чертиня в якусь подворотню, а там ростовски уркы. И хана нам будэ.
Но девочка не обманула. Открыла калиточку, показала на мусорни ящикы и говорэ:
    - Какайте, пока никого нет, а я на васаре постою.
    - Пэтро, шо робыть будэмо!? - спрашиваю.
    - Шо, шо!? З мэнэ уже капшо лизе. Так шо давай.
    - А вокруг тих мусорних ящикив яблоку нидэ упасты от куч гивна. И сухэ, и свиже, якэ хочишь. Тильке улаштувалысь, задрав кужуха до головы, тут якась бабка як закрычить: «Шо ж вы, ироды, делаетэ?!» - и з ведра помоямы на нас, стерва старая. Мы вскочилы с пэрэпугу, да дёру от того Станиславского. А девочка из-за угла выглядыва, язычком морожено наяривае и хохоче. Из молодых да ранья. Облапошива людэй на их нужде. И греха не боиться.
Выскочилы мы удачно. Прямо в кучу народа. Спрашиваем у людэй:
    - А шо вы тут робытэ?
    - Фарцуем, - кажуть. - А вам что надо? Може, вам валюту поменять?
    - Яка там валюта. Нам бы в уборну поскорише.
    - Шустрые вы, мужики! А по червонцу с носа не слабо? Если бабульки есть, мы в момент решим вашу проблему.
    - Ну шо робыть, Хвёдор, - спрашиваю. И полиз запазуху, вытянул наторговани деньги, отслюнявив двадцать рубли да протянул симпатичному мужчине в модном, як у артиста, палито.
    - А ну расступись! - подал голос симпотный мужчина, и попёр в самую гущу страждущих до уборной.
    - Це свои, - сказав вин милиценерам.
...За дверью от милицейского поста, в коридорчике столик. За ним темноволосая, чернобровая, ещё красивая не по возрасту женщина, похожая на пожилую цыганку, с тёмным пушком на верхней губе и вдоль щёк, полная, с большими грудями под красной кофточкой, с треугольником, как у гусыни, животом под чёрной шерстяной юбкой. На том же столике табличка на подставочке с красивыми буквами «Касса» и мотки серой бумаги. Тут всё быстро. Ты платишь три рубля, чернявая кассирша отрывает кусок бумаги от мотка, сует тебе и показывает пальцем в золотых кольцах, в какую сторону тебе двигаться дальше. Всяким там бесплатникам, по предъявлению удостоверений, - влево, а платникам - вправо.
    - Мы заскочилы вправо. На уборну совсим нэ похоже. На одной стенке висять якись ящики, и над каждым указательный палэць рукы, направленный в дирку ящика, и на нём надпись - «Ссять сюды!». У стенки напротив стоять якись приспособы, як табуреточки с диркой, и такый же палэць указуе в уту дирку, а на пальци напысано - «Срать сюды!». И бильш ныяких инструкций.
Расстибнув я кужух, расшубуршив одэжу, штаны до колин спустыв, кое-як зализ на ту прыспособу тай думаю: а як же ссять до другой стенки у тот ящик, куда палэць указуе?
А у мэнэ уже процес пишов по большому. Схватывся я за свое гришнэ дило, направыв на ту чортову стинку, та як ссыкону! Но нэ дотянув струю. Остановыться нэ можу. Так и налыв лужу посэрэд полу. Люды, шо рядом сыдилы по тому же дилу, смиються, а я нэ знаю шо робыть. А тут заходэ женшина, жирнюча така, масласта, с широким задом и каже: «Шо ж ты робыш, рожа твоя колхозна!? А убирать хто будэ? Я щас милицию вызову. Будэш ты пятнадцать суток тут баныть полы! Я навик отучу тибя ссять. Ёму писюяра и унитаза мало! Весь пол зассяв! А ну злазь и убирай, скотыняка бэзрога!»
    - ... Як сказала про милицию, спужався я, тай кажу: «Дамочка, нэ надо милиции, я зараз». Злиз з того я чёртового унитаза, як вона назвала, зняв сподню рубаху, тай давай лужу вымачивать та в писюяр выжимать. А шоб удобнише було, зняв я кужух и в уголок положив. Вылызав усю уборну. Глядь, а кужуха нэма! А там же гроши с базарю! Я до той дамочкы, и крычу: «А кужух мий дэ?» Вона, чёртяка, глаза вылупыла и каже: «Якый кужух? Вон бачишь, шо напысано?
Читать можешь?» Дывлюсь, а на стинки напысано:  « Администрация туалета за кражу вещей не отвечает!».    
    -Дамочка, шо ж я буду робыть бэз кужуха и гроший? На двори ж мороз. Войдить в моё положение.
    - Постой утуточкы. Пыдожды. Може кто и подбросэ твий кужух.
    - И правда, через пол-часа заходэ и спрашува: «Це твий кужух отамочкы за унитазом  лэжить?»
    - Дывлюсь - мий! Я - хвать за карман, а гроший нэма! А дэ ж гроши? - спрашиваю у дамочкы. «Яки гроши!? Ты шо тут комедию разыгрываешь, мужик? А ну проваливай, пока милицию не позвала». А тут дывлюсь - Пэтро стоить, рот раззявыв и слова сказать нэ може. Тай каже:
    - А колы ж у мэнэ гроши стибанулы? Я ж кужух нэ знимав. И рачкы нэ лазыв, так шо потирять нэ мог. А грошив - нэма!  
А та дамочка тай каже: «Вы за кого нас принимаетэ? Мы, городские, честни люды, а вы афиристы. Счас вас в кутузку сдам».
    - Боже мий, - кажемо, - нам же до дому надо, а нэ в кутузку! Дамочка, за ради Бога, отпустите нас. Чорт з тимы грошмы.
    - Идить, пока я добра. А будэтэ выступать, в вытрезвитель сдам.       
Бэз билетив, тряслысь як зайци у поезди, пока до Азова доихалы. С хуторянамы добралысь до дому. Так шо у город бильш нэ поидымо...