«И в самых пустых головах любовь                 
нередко преострые выдумки рождает».
К. Прутков.    
                       
Анатолий Верзило родом из степей донских, граничащих с кубанскими. Был он богатырь сказочный. Русская жизнь иногда порождает таких людей, не взирая на нищету, войны и голод.
 
- Куда служить пойдём?, - спрашивали в военкомате, когда пришло его время.
- Та куды ж? У кавалерию, раз козакив нэмае.
- Та ты что, Верзило?! Тебя же никакая кобыла не выдержит, - смеялись члены комиссии.
- А шо, у Армии тилькы кобылы, а жэребцив немае?   
- Есть, но ты ж и жеребцу хребет сломаешь!, - смеялись ещё громче. Кто тебя такого  
выродил?
- Як усих – мама. А хто ж ще?
- Ну, як шо и у кавалирию ныззя, то тады у пихоту, як Максыма Пэрэпэлыцю з Полтавы. Вин манэнькый, так я ёму пособлять буду у воинськой служби.
    Нахохотавшись, члены комссии вынесли заключение:
- Верзило мамино, во флот служить пойдёшь.
- Так я плавать нэ вмию. Як же на морэ? Я ёго з роду нэ бачив. У нас же тут стыпь куда голову нэ повэрнэш, а ричка як калюжа манэнька. Луче у пихоту, - клянчил Толик.
- За пять лет, товарищ Верзило, наглядишься на море и привыкнешь, - утешила его маленькая женщина-врач.    

    Верзило вели свой род от запорожцев,  переселённых в степи Кубани и Дона ещё при  Екатерине Великой. Хутор, где родился герой нашего «этюда», прятался в крутом буераке, кущами уходивший в лес. Кишело то место дичью и зверьём, в распутицу чавкали подковы лошадей, а из-под колёс летели брызги грязи. Вечеряли в потёмках, при каганцах и лишь в средине двадцатого века при свете лампы, заправленной керосином . В семье казака-старообрядца было четыре сына; трое из них были люди тихие, скотничали в колхозе. Не велика премудрость быкам хвосты крутить, а на большее их и не тянуло. Зато вот четвёртый, наречённый Анатолием, родился сразу с зубами и мать едва успевала его молоком накачивать с утра до тёмной ночи.
- И откуда такой взялся, Аннушка, - говорил отец матери, - кого ты родила нам? Ведь он ещё дитё, а уже, послушай, свистеть стал, как разбойник с большой дороги.
    Подрос Анатолий. Кулачищи имел пудовые. Любил подраться. Особенно когда хутор на хутор из-за девчат. Полураздетый и босой, юморил, приговаривая:
- В ухо не хошь? Тады, давай, в глаз вдарю, - и одним ударом крушил того, кто на кулак нарвался, разбойничьим свистом украшая поле драки, потехи ради.      
     До города призывников доставили лошадьми и Анатолий впервые увидел паровоз, а через несколько суток из раскрытых дверей «телятника» перед ним распахнулось бескрайней ширью Чёрное море, по которому на челнах ходили на Царьград его предки, и где ему предстояло теперь служить.  
    Красив был линкор «Память Азова», своей мощью и командй. Офицеры и матросы подобраны, словно по «Указу» Петра Великого, гласящего:
- Писарей, поварей, пекарей и прочую не строевую сволочь на палубу не пущать, дабы своим мерзким видом не позорили флота Российского».
    Анатолий Верзило стал «палубным» матросом гвардейского линкора. Определили его комендором в команду орудия главного калибра. О них матросы-шутники говорили с уважением:
- Теперь таких верзил раз, два и обчёлся. Это в стародавние времена их много было, с кистенями бегали, а теперь их, кто по степям, лесам и балкам прячутся, вылавливают и на «Память Азова» собирают для показа на парадах нормальным людям.
    Линкор – штука серьёзная. Это не «фигли-мигли», а настоящий «конец света». Не дай бог, жахнет главным калибром по цели,- мокрого места не останется. И когда многотысячная команда линкора сходила на берег в увольнение, вся шпана, изведавшая матроссктй кулак, пряталась. Если «Память Азова» стояла на рейде Севастополя, то «Севастопольский вальс» кружил пары черноморок с черноморцами и о том «...помнят все моряки...». Когда покидали рейд Одессы, с необычайной нежностью пели:
«В тумане скрылась милая Одесса...золотые огоньки...».
А возвратившись со службы, признавались:
- Бывали мы в Италии, где воздух голубой, и там глаза матросские туманились тоской..
    Туманились тоской и глаза Анатолия по родному хутору, где горели одуванчики, где краснели кровью цветы мака и нежное разноцветье тюльпанов, где сияли маргаритки и синие васильки влюблённо гляделись в небо, где трепетали фантастические бабочки и в поднебесье звенели птицы солнца-жаворонки. И какова была радость, когда ему, отличнику боевой и политической подготовки ВМФ, предоставили краткосрочный отпуск с поездкой на родину!  
    В хутор своего детства ехать не пришлось. Так уж случилось – хутор тот попал в разряд «не перспективных» при правлении Н.С. Хрущёва и подлежал полному разорению. Жители подались с насиженного места кто куда. Старший брат Анатолия, забрав с собой маму – Анну Фёдоровну, укатил на славную речку Эльбус, в совхоз, где и осели.
    Автобусик, в который Анатолий едва влез с флотским чемоданом, из Ростова, с грехом пополам, тащился по расквашенной дороге до совхоза. Всю дорогу Анатолий стоял согнувшись в том драндулете, а пассажиры не сводили с него глаз.
- Люды добри, вы нэ знаетэ дэ в вашем совхози Анна Фёдоровна хату сиби купыла?
- А хто вона така тиби?
- Мама то моя, - с нежностью произнёс Анатолий.
- За ричькой еи хата. Цэ нэ далеко. Я тиби укажу, - защебетала дивчина, росточком махонькая, с веснушками по смуглым щёчкам и носу, в фуфаечку одетая и резиновые сапожищи обутая.
    От автобусной остановки грязище несусветная, но идти было ещё кое-как можно.
- Може познакомымся? - предложил моряк девушке, глядя на неё сверху вниз. -.Анатолий я.
- А чого ж! Давайиэ! Валентина я, - и снизу вверх глянули на Анатолия очи синие, как васильки, которые ему часто снились на корабле.
    У Валентины грязюка чавкала под резиновыми сапогами, как свиньи у корыта, а черноморец не шёл, всё больше прыгал в своих ботиночках, выбирая место посуше, отчего развевались гвардейские ленты и флотский клёш его брюк. А когда добрались до гребли через речку, Анатолий пришёл в ужас, увидя сплошное жидкое месиво грязи, которое перепрыгнуть было невозможно.
- Матерь божья, - як же я на той бэрэг попаду? – растерянно вопрошал моряк.
- А вы сидайтэ на мэнэ и я вас пэрэвэзу, - не растерялась Валентина.
- Та вы шо, Валентина?! Я вэрхэ на дивчини?! – Анатолий схватился за голову.
- А шо тут такого? Сидайтэ! – и Валентина подставила спину.
- Так люды засмиють, як побачють.
- Нэма нэкого, сидайтэ! – сказала, как приказала Валентина.- За грудкы дэржитэсь и ногы повыще пыднимайтэ.
    Красный, как варёный рак, не понимая как то случилось, Анатолий одной рукой  уцепился за «грудкы», выпирающие фуфайку, другой, держа свой огромный чемодан, взгромаздился на Валентину. Ноги его, торчащие впереди Валентины, обхватили её руки и крепко прижали к себе. Она дошла до середины гатки, остановилась и сказала, тяжело дыша:
- Вы мэнэ сыльно за грудкы нэ душить, а то мы удвох упадэм в грязюку. Шо тоди робыть будэмо? Як вы матэри покажитэсь? А я шо дома казать буду?
- Як шо казать? Так и скажэшь, шо жениха через ричку пэрэвозыла, та упалы.
- Якого жиниха? Шо вы балакаетэ?
- А шо я поганый жених?
- Я б того нэ сказала. Пыдходящий!
    Анатолий чуть разжал свою руку. Какая-то весёлость вдруг нашла на него и он запел:
- На побывку едет молодой моряк. Грудь его в медалях, ленты в я-ко-рях...
        
P.S.  Дождалась Валентина своего гвардейца-моряка. И свадьбу добрую сыграли, и продолжился  род Верзилиных парнями сильными да девками красивыми.