Ещё трещали крещенские морозы января. Ещё метелями вьюжил февраль, но в мою жизнь пришла Весна.
Да! Весна!
Как и он, которому я и сейчас говорю:
«Милый мой! Мы навеки с тобою.
Ты моё Счастье, ты моя Жизнь...»
У него, моего мужа, удивительная способность - возвращать в прошлое. Каким бы оно не было, но обязательно связанное с Любовью...
...Двадцать четвёртого июня, в Святой день Ивана Купала, уже давно будучи далеко-далеко от милых моему сердцу детства и юности улиц, по которым бегала босиком, ходила в туфельках на высоких каблучках, училась, трудилась и, конечно же, любила, я услышала песнь, которую пел мой муж, которая всколыхнула мою память. А пел он, неизвестно кому посвящая, с такой чистой грустью, что у меня на ресницах засеребрились слезинки:
«В день Святой на Иоанна Купала
В воду я бросала цветы,
И с надеждою я
На тропинку глядела:
«Кто же он – суженый мой?
Шёл капитан молодой,
Звёзды горели на нём,
Звёзды горели на нём,
Глаза- васильки огнём.
Он подошёл ко мне,
И улыбнулся слегка,
В даль по тропинке пошёл,
Будто на фронт ушёл.
О, мой ты Бог!
Я так влюбилась в него,
Я так влюбилась в него,
Что потеряла покой.
Долго я мучилась так,
Слёзы в подушку роняя.
Лучше на свете не жить,
Чем без любви прожить.
К берегу Дона пришла,
И, распустивши я косы,
Долго глядела судьбу
На дне студёной водицы.
Кто-то ко мне подошёл,
Сердце рванулось на волю, -
Мой капитан пришёл,
Любовь и меня нашёл.
Вихрем к себе прижал
Юную грудь мою.
Всё закружилось вокруг,
Я, как в огне, горю!
«Милая, милая, милая,-
Шептали его уста, -
Ты бесконечно красивая,
Богом ты мне дана».
О, мой ты Бог!
Как я люблю его!
Пусть всё горит огнём,
Лишь бы нам быть вдвоём!
В день Святой на Иоанна Купала
В воду я не бросаю цветы.
Милый мой, мы навеки с тобою,
Ты - моё Счастье, ты – моя Жизнь!
«Да это же обо мне! Нет, - о нас! Нет! – Это о любви-влечению ушедшей юности моей, что окрыляла нас.... и учила любить не по влечению, а по гармонии сердца и разума -настоящей, зрелой Любви».
Сердцем, то замирающим, то гулко бухающем в груди, я вдохнула в себя очень далёкий и очень давний запах, запах страны, где родилась, жила, любила, и подумала:
«Неужели я никому и никогда не расскажу о Земле, взрастившей меня, о поцелуях...,
о влечении к любви, а может быть, и о ней – Любви Чистой, Преданной и Нежной?..»
С нежной печалью подошла я к дорогому мне человеку, и, положив свои руки на плечи ему, спросила:
- Это песня твоя обо мне?
- Конечно, милая, и о тебе.
- Как это - «и о тебе», - спрашиваю я, - разве не только обо мне?
- Юлечка, эту песнь я посвящаю любви. В приложение к ней, я посвятил тебе и свою жизнь, - целуя меня, произнёс он.
- У тебя, как и у каждого человека, была и до меня любовь, отрекаться от которой глупо, ведь без любви нет жизни. Есть только жалкое подобие её. Все рассуждения о том, что «то была не любовь» - глупость несусветная! То была Любовь-влечение, без которой не может быть Любви, как высшего дара человеку Природой.
Любовь, природой дарованная, в нас, как искра божья. Она - искорка, то теплит нас надеждами, то разгораясь, ярко вспыхивает, то пожаром сжигает сама себя, то горит, всем чертям на зависть, всю твою жизнь. Разве тебе это чувство до меня было не знакомо?
- Что было то было и быльём поросло, - отвечала я.
- Любовь не может быть «запретной зоной», поросшей бурьяном.
Запретная Любовь – это любовь, о которой мы запрещаем себе думать в силу её похотливой грязи, стыдимся её, и бежим как от прокажённой, а чистая - не запретная.
Если ты, любимая, не стыдишься чистого чувства любви твоей к кому-то в прошлом,
то вспомни о ней, побудь на полсотни лет моложе, и я с тобою побуду молодым.
...И вспомнился мне год, когда я с Любкой, подружкой моею, пошли на праздничный ноябрьский вечер в Мореходное училище нашего города. Какой же девчонке не приятно потанцевать с курсантами, будущими моряками?
В одной сторонке стояли девчонки, с другой - курсанты. Они оценивающе смотрели на нас, выбирая себе партнёршу для танца и знакомства с нею.
Два курсанта подошли к нам.
- ...Каким он был? – спросил меня муж.
- Каким он был?...Красивым, без сомнений! Морская форма, как печать судьбы,
на нём сидела, стройном, чернобровом. И в обращении чист, корректен, нежен был, как ангел моря и девичьих грёз. Молчали мы, танцуя танго... Весь вечер он не отходил... И провожать пошёл, и попросил свиданья, но рук своих никак не распустил, как принято то у гражданских, и не спелых парней...
...Аркадий был курсант четвёртого курса. Весь с иголочки, и форменка утюжена на нём, ботиночки блестящие и в пуговицы шинели флотской смотреть, как в зеркало, можно было.
Часы свиданий кратки, и увольнение не каждый день. Ходили рядом, словно недотроги, по улицам, где много фонарей...
Я чувствовала, что для Аркадия была я девушка, которую он желал, которую жаждал поцеловать при свете луны и мерцании звёзд.
И как-то раз, собравшись с духом и краснея, он тихо-тихо произнёс:
- Юля...
- Что, Аркадий?...
Он смотрел на меня, как на самое дорогое в своей жизни, но не решался что-либо сказать.
Я протянула ему руку, и пальцы наши сомкнулись. Он обрёл уверенность – благодаря силе собственной любви, благодаря той нежности, которую я ему подарила.
- Смотри на меня! - нежно произнёс он тихим голосом. Голос был настолько тих, что я, пытаясь его расслышать, приблизила своё лицо к его губам, и стал он нежно-нежно касаться ими моих щёк, губ, и поначалу растерявшаяся, я ответила ему и мы слились в медленном, как вечность, сладком, чувственном поцелуе...
Ласкаясь и лаская Аркадия, я почувствовала в своих объятиях, что он отнюдь не ребёнок, а взрослый мужчина, нежный и страстный, и жаждущий не только взаимного наслаждения, но и счастья.
Тому свидетельство - его рассказы о своих родителях. Об отце, офицере Северного флота, о маме, о детском доме, возвращении отца в родной Воронеж, конечно, о войне, которую запомнил в свои четыре года, о жизни жён офицеров флота, и гарнизонах, где довелось с мамой жить до её смерти.
Прикрыв глаза, прекрасная Юлия поведала, как песнь, любовь свою:
Аркадий становился мне всё ближе.
Была гордячкой я, и с юных лет девичество несла,
Как символ Чистоты и Веры.
Не недотрогой я была, но Честь имела.
К тому ж скажу, Аркадия по-девичьи любя,
Ценила в нём я гордось, не распутство.
Но, как всегда, послушав речь знакомых и подруг,
Поступок совершила я не умный -
Проверить - крепок ли в любви ко мне Аркадий,
Решила я, и на прощанье у калитки дома моего,
Отказ он получил в сладчайшем поцелуе.
Слегка прикрыв руками грудь и оттолкнув его,
Сказала я: «Всего хорошего...», и он обиженный ушёл.
Случилось то в Святого день Купала.
О, если б знала, что так будет!..
Томилась грудь надеждой: «Он вернётся!».
Шептали губы именем его.
Но он не шёл, крушилися надежды..,
Гордыня злая грызла мою душу,
И, как я чаяла - его.
Гордыня безрассудная в любви на век нас разлучила.
И я осталася одна влачить свой крест по жизни без любви,
А он ушёл в морские дали, и от меня и от любви
На дальний Север, что сияньем хладным дышит,
На мостик корабля, подальше от Земли.
Забыть хотел меня, «любимую,
Что краше всех невест, цветов и вечера зари»,
Как говорил он мне, целуя...
- Не знаю, дорогой, забыл ли он меня, и как скоро, но без той любви я не полюбила бы тебя - Чисто, Преданно и Нежно.
|