Служба Анатолия на торпедных катерах Черноморского флота закончилась. Его море ушло в прошлое. Штурвал катера сменил он на баранку автомобиля и «рысачил» в степях бескрайних между Доном и Кубанью. Узнав, что его родичи живут в Ростове -на-Дону, в городе большом и прекрасном, нанёс он им визит с целью установления добрых отношений. Встретившись со своим двоюродным братом, ровесником, и его семьёй, себя представил он просто:   

Миллионы солдат, вернувшихся с войны, были так исковерканы ею, что почти не могли уже жить нормальной жизнью. По ночам они продолжали ходить в атаки, а днём падали наземь у пивных ларьков, без конца дебоширили, разгоняли родных и любимых, которые их так долго ждали. Они быстро спивались и гибли уже в мирной жизни или попадали в тюрьму за преступления.

Анатолий Верзило родом из степей донских, граничащих с кубанскими. Был он богатырь сказочный. Русская жизнь иногда порождает таких людей, не взирая на нищету, войны и голод.

Миллионы солдат, вернувшихся с войны, были так исковерканы ею, что почти не могли уже жить нормальной жизнью. По ночам они продолжали ходить в атаки, а днём падали наземь у пивных ларьков, без конца дебоширили, разгоняли родных и любимых, которые их так долго ждали. Они быстро спивались и гибли уже в мирной жизни или попадали в тюрьму за преступления.
Что же тогда говорить о штрафниках, этих праведных и неправедных невольников войны, которых бросали на самый «горячий» участок, которые шли в атаку на разящие пулемёты первыми, которые должны были «искупить свою вину кровью»?

                          
Люська Лысенко выделялась из сверстниц своей грудью. Её груди - это не нежные перси, это не яблочки наливчатые в вырезе платьица. Они торчали, как боевые торпеды на старте, с остриями сосков-взрывателей, скрыть которые невозможно никаким камуфляжем. Люська так сама и говорила:
    - Не груди, а торпеды. Стыдобища какая-то.
 Можно было бы сказать, что ноги у неё толсты, как у молодой слонихи, ягодицы круты, словно круп тяжеловесной кобылы, подслеповатые серо-мутного цвета глаза, не волна волос, а куча-мала на голове, и мехом выскочил из комнаты.

С годами пейзаж двора менялся из оазисно-зелёного в грязно-пыльный. Менялись и лица, но не менялись обыватели, несущие в себе опыт жизни и основы нравственности. За столиками «забивали козла» небритые мужики в задрипанных трико и стёртых шлёпанцах на босу ногу. Неподалёку от них на лавочках по-курьи квохчились в старческих платочках «трепальщицы». Это которые языками трепят, поливая грязью, жильцов дома. «Козлозабойщики» и «трепальщицы», бывало, кооперировались.

...Двадцать четвёртого июня, в Святой день Ивана Купала, уже давно будучи далеко-далеко от милых моему сердцу детства и юности улиц, по которым бегала босиком, ходила в туфельках на высоких каблучках, училась, трудилась и, конечно же, любила, я услышала песнь, которую пел мой муж, которая всколыхнула мою память. А пел он, неизвестно кому посвящая, с такой чистой грустью, что у меня на ресницах засеребрились слезинки:

Святой Дмитрий Ростовцев был бабник ещё тот.
Прослышав, что в краю Черноморском объявилась красавица Одесся Иерусалимская, (родня не то Сима, не то Хама), двухметровый  Митька,  беглый холоп  из Ростово-Суздальского княжества, придурившийся в Диком Поле попом на службе вольного казачества, и подмочивший репутацию многим  молодкам на исповедях, с посохом  для хотьбы и самообороны,  рванул к женщине невиданной притягательности и душистости.
Но возле Одесси уже вилял хвостиком блудливый Филюг-адмирал Дерибас, жополиз графа Лёшки Орлова.   

Более ста лет беспорным символом Парижа, да и, пожалуй, всей Франции, является Эйфелева башня, названная в честь своего конструктора Густава Эйфеля.
«Железная дама», как её называли современники, была воздвигнута на Марсовом поле
напротив Йенского моста через реку Сену, набережной Бронли и, мягко выражаясь, „портила нервную систему богеме“, считавшей башню «чернильной кляксой Парижа».
Я „познакомился“ с «Железной дамой» в 2010 году, сразу же влюбился и, как каждый влюблённый безумец,

 2010 год. Незабываемая поездка в Париж из Кёльна.
Гид наш, Вадим, из бывших россиян, мужик потрясной. Мягкие звуки, струившиеся сквозь мясистые его губы, и телячьи влажные глаза потомка Иафета обвораживали нашу тургруппу, жаждавшую, как говорится: «Увидеть Париж и…».
Наряду с другими, там и зародилась „Ла джокондо“, ничего общего не имеющая с картиной Леонардо да Винчи